Профессор и мой личный доктор
Профессором и моим личным доктором называет Людмилу Терентьевну Лазовскую директор школы — Николай Алексеевич Будников. Назвал он
её так ещё в 1996 году, когда я приехала в Саратов для сбора материалов для
этой книги. Говорят, чего боишься, то и случится. Впервые я так боялась заболеть, потому что давно не лечилась нормально и не отдыхала. Представьте, как
должен чувствовать себя человек, который заболел, находясь среди чужих и
посторонних людей. Но в том-то и дело, что и дети, и взрослые вдруг сразу
перестали быть посторонними и чужими, искренне заботились и переживали за
меня. И тем больше терзалась я, будучи человеком щепетильным и постоянно
чувствуя неловкость. Возглавила же борьбу за моё здоровье, полностью захватив инициативу и власть в свои руки, школьная медицинская сестра — Людмила Терентьевна. Вначале я потеряла голос, а потом всё шло по привычной
схеме: кашель, температура (кстати, очень высокая) и всё прочее. И вот на
тумбочке возле моей кровати задышала и запотела трёхлитровая банка с горячим и настоящим коровьим молоком. Её-то мне и предстояло осушить. А
дальше больше: примочки, микстуры, уколы и, невзирая на отсутствие аппетита, обязательная еда. Выполнять беспрекословно, без лишних слов. Собственное послушание поражает меня. Никогда и никому ещё не удавалось со
мной так расправляться. Да и возражения мои — это комариный писк. Самой
возмутительной процедурой, конечно же, было кормление, порой насильственное — с ложки. Однажды Людмила Терентьевна и вовсе обезоружила меня,
оказавшись настоящим психологом. Как большинство медиков, обращаясь ко
мне на «мы», она изрекла:
— Вначале мы поедим, а потом займёмся лечением. Я принесла яйцо
всмятку, горячее и свеженькое, сырок и маленький бутербродик с рыбкой.
— Людмила Терентьевна, честное слово, не хочу, — заныла я.
В ответ на моё нытьё она очень серьёзно заявила:
— А у меня дома больше ничего нет.
После таких слов, сгорая от стыда (неужели она подумала, что я жду
от неё деликатесов?), я стала энергично жевать всё, что мне предлагалось.
Во второй приезд — в 1997 году — я снова заболела и избежала госпитализации благодаря всё той же Людмиле Терентьевне, которая всё так же самоотверженно выхаживала меня, оберегая сон, охраняя мой покой, регулировала
время посещения больной детьми, воспитателями, учителями.
— Так значит, доступ к телу продолжается? — шутила она.
Случалось, порой кто-нибудь даже обижался и неохотно покидал моё
временное жилище. В этом году Людмила Терентьевна уже не работала. Вместо неё пришла новенькая медсестра — Оля, или Ольга Ивановна. Она, как и
все, кто находился в школе, радостно встречала Людмилу Терентьевну, вероятно, готовая научиться многому у мудрого профессора. Несмотря на то, что
она уже не работала, её присутствие постоянно ощущалось. Её ждали и встречали радостно. Думаю, и до сих пор все радуются при встрече с ней. Мы подружились, и я безмерно дорожу этой дружбой.
Довелось мне познакомиться и с её дочерью Ириной, которая пошла
по стопам матери. Эта милая девушка забегала ко мне по поручению Людмилы
Терентьевны. Был у меня в гостях и её внук Иван. Именно — Иван. Иначе его,
кажется, не называют. Он весело приветствовал быка, сидевшего на тумбочке,
которого подарили мне на творческом вечере в школе, а бычок отвечал Ивану
мелодичным мычанием.
Если уж говорить о семье Людмилы Терентьевны, хотелось бы вспомнить ещё одного человека, дожившего до глубокой старости в атмосфере доброты и ласки, любви и, главное, заботы. Она сама, её муж, дети и внуки считали его, чужого человека, случайно попавшего в их семью, родным дедом. Дети
Лазовских были ещё тогда маленькими и сразу привязались к деду и делили с
ним самый лакомый кусочек.
— Вот и посудите сами, могла ли я отказать ему от дома? — рассказывает Людмила Терентьевна.
Уж сколько лет прошло, а в школе до сих пор говорят об этом с уважением и даже некоторым удивлением. А недавно в своём письме Людмила
Терентьевна сообщила печальную весть: похоронили деда. Было ему, по-
моему, девяносто с приличным хвостиком.
Вообще-то, эта семья не перестаёт поражать своей великой добротой и
щедростью души. И породнилась она, эта семья, не только с дедом. Принят и
обласкан был ею мальчик Дима из нашей школы и, надо сказать, совершенно
освоился. Здесь он часто проводит каникулы и праздники. Здесь пекут торты и
готовят подарки для Димы ко дню его рождения. Нередко здесь мальчик проводит выходные дни. Помню, как однажды в руку ему угодила заноза, кажется,
под самый ноготь. Дима плакал, но никого к себе не подпускал долго, надеясь
дозвониться Людмиле Терентьевне. Как нарочно, её не оказалось дома. Помню,
мальчик даже обиделся на неё, как и на родных-то не всегда обижаются. Конечно, он повзрослеет и, вероятно, будет вспоминать об этой семье с большой
благодарностью. Очень на это надеюсь. Он весьма любознательный, много
читает и уже давно считается правой рукой Татьяны Тимофеевны Немцовой.
Дима пока мечтает стать библиотекарем. Мечты ещё, разумеется, могут измениться. Да, а в 1997 году у Димы нашёлся младший брат — Андрюша, который
тоже поступил в нашу школу, в первый класс. Мальчик озорной, непоседливый. Так вот и Андрюша был принят Лазовскими на правах брата Димы. И теперь ещё одна, довольно-таки непростая задача стоит перед Людмилой Терентьевной и её семьёй: сделать так, чтобы мальчишки были дружны, щадили и
защищали друг друга, словом, чтобы по-настоящему побратались.
И ещё несколько слов о ней. Людмила Терентьевна никогда и ни о ком
не сказала худого слова, никого не осудила, ни к кому не лезла в душу, но внимательно и с пониманием выслушивает тех, кто доверяет ей. Хотя она и не забывала школу, мне очень её не хватало, не хватало её советов, её мудрости,
которой она безоглядно делилась. Её высказывания следовало бы записывать в
отдельную тетрадь.
Иногда она вытаскивала меня на прогулку и столько всего чудесного
произносила, осыпая слушателя блестящими афоризмами и согревая теплом
своей бесконечно доброй души.
Однажды, когда мы так прогуливались, вдруг за нами увязалась собачонка. Я испугалась, а она спокойно сказала:
— Не надо бояться. Собака знает, кого ей надо кусать.
И так всё время, на всё про всё у неё готовый ответ, простой и мудрый.
Можете принять его как аксиому, а можете думать, размышлять.
Рассказывая о Людмиле Терентьевне, мне очень хотелось, чтобы тот,
кто знает её, сейчас, читая, вспомнил, а кто не знает, попытался представить.
Теперь я дома и обращаюсь к дневникам и к своей памяти. В моей работе помогают и письма тех, о ком пишу, кто был со мной рядом. Её письма наполнены особым светом, искренностью и теплом. От них веет покоем, вселяющим
уверенность в читающего. Но эти письма и по-своему тревожны. В них содержится тревога за здоровье своей пациентки и, что очень кстати,- разные рекомендации. И вот ещё один маленький эпизод с приложением, связанный с профессором и моим личным доктором, то есть с Людмилой Терентьевной Лазовской. Во время болезни, когда не удавалось сбить температуру ниже 39°, я
вдруг неожиданно зашептала стихи, похожие на молитву. Так родилось посвящение этому удивительному человеку, настоящей сестре подлинного милосердия. Вот оно, правда, дописанное, о чём несложно догадаться, уже после выздоровления.
Л. Лазовской
* * *
Болеют поэты,
болеют, как дети,
смешно и нелепо,
болеют поэты.
Болеют поэты
и тяжко так дышат,
считают уж лета,
стихов уж не пишут.
Болеют поэты:
им мёртвые снятся,
забыв о бессмертии,
смерти боятся.
И разные люди
стучатся к ним в двери,
поэты ждут чуда
и в чудо не верят.
Со мной же случилось
то чудное чудо:
однажды явилась
Лазовская Люда
и, взявшись за дело,
от всех оградила…
Так мучила тело,
а душу щадила.
Она каждый вечер
ко мне приходила
и мудрые речи
свои говорила.
А утром спешила,
на миг забегала,
шутила, смешила,
за что-то ругала.
И с ложки кормила,
как кормят детишек,
и книгу хвалила,
что не было лишним.
И трудно поверить,
что всё это было…
Вновь настежь все двери,
но где же Людмила?!
Роза Ахтямова Октябрь, 1997.