Дочери.Собачья жизнь

Дочери. Юный отчим. Кантик.

От первого и второго мужа у Сидоровой было по дочери, а от третьего — как бы собака. Вернее, от второго — собака, потому что третий в то время еще считался кандидатом в мужья, хотя именно при третьем муже собака стала равноправным членом семьи. Да, конечно, собака была от второго мужа, и речь не идет о какой-то там патологии. Просто, расставаясь с Сидоровой, ее второй муж расставался и с ее второй дочерью, которая для него, второго мужа, была первой дочерью, как и Сидорова — пер­вой женой. Второй муж Сидоровой обожал свою дочь-тол­стушку, которой ничего не стоило выпросить у отца с деся­ток пирожных, мороженых или шоколад в любом количе­стве, так что очень скоро она не уступала по комплекции своим родителям.

И только одной просьбы обожаемого отпрыска не ре­шался удовлетворить любящий папаша. Начиная примерно с пятилетнего возраста, ежегодно дочь просила подарить ей в День рождения собаку. А он отказывал: во-первых, в доме и без того царил вечный беспорядок, во-вторых, все в семье всегда говорили так громко, что назвать эти вопли разгово­ром мог только тотально глухой. Мигрени, которая порой донимала второго мужа Сидоровой, не хватало лишь собачь­его лая. Но теперь он вдруг вспомнил о желании любимицы, правда, не учитывая, что данная просьба уже не звучала не­сколько последних лет по вполне объективным причинам: ее перестала волновать привязанность братьев меньших. Гораздо интереснее, увлекательнее оказалась преданность старших друзей: и чем старше, тем увлекательнее.

И вот, прежде чем закрыть за собой навсегда дверь, кото­рая уже готова была гостеприимно распахнуться перед очередным, третьим, мужем Сидоровой, второй муж решил, может быть, в последний раз побаловать повзрослевшую, воз­мужавшую свою дочь.

Безымянный щенок был ужасно глуп, обладал громким голосом взрослой собаки, нагло пакостил и вначале всех раздражал. Всех, кроме юного отчима. Вскоре это заметила мамаша Сидорова, и в ее седеющей голове возник план дей­ствий, линия или линии поведения. Присутствие в доме столь невинного существа может быть очень кстати, так как оно, это существо, должно и способно стать соединяющим зве­ном между мамашей Сидоровой и юным отчимом, который будет для этого существа кем-то вроде родного отца.

И вот уже несколько дней обсуждался один вопрос: как назвать его, нового члена семьи? Всякие Бобики, Шари­ки, Тузики Сидорова категорически отвергала, ибо подобные клички оскорбляли ее слух.

—  Как тебе нравится этот кантик по воротничку? — спро­сила толстушка, подсовывая своей стройной старшей сестре журнал мод.
Щенок взвизгнул, а стройная сестра томно произнесла:
—  Кантик — это же прелесть! Мама, назовем его Кантик? Пожалуйста, мамочка?

Всем понравилось. Все, что предлагала томным голосом она, всем всегда нравилось.

Обе дочери Сидоровой носили фамилии своих отцов, являя обликом плоть от плоти каждая своего родителя. Изящная, тоненькая дочь первого мужа умела подать себя, как изысканное лакомое блюдо, при этом непременно сохра­няя чувство собственного достоинства. Загадочно улыбаясь, она осторожно трогала клавиши фортепьяно, и вы уже были готовы весь мир, включая и себя лично, положить к ее ногам, абсолютно забыв, что в создании и совершенствовании ее не меньшая роль принадлежит и самой Сидоровой. О, если бы об этом вспомнить вовремя!

Вторая дочь тоже была похожа на своего отца, но, бу­дучи достаточно круглой, она не позволяла забыть о родст­венных отношениях с Сидоровой. Младшая дочь была бесцеремонна. Неряшлива физически и духовно, чем также напоминала мамашу. Отметая всякую загадочность и таин­ственность, откровенно сексуальная, она постоянно демонст­рировала свой голод и неуемные потребности, правда, не­сколько иного порядка, нежели в детстве.

Третий муж Сидоровой был принят ее дочерьми в се­мью охотно, как принимают брата. Все трое оказались полукровками, являясь русскими по материнской линии. Таким образом, их сближал не только возраст.

Они часто ссорились по мелочам между собой и вне­запно мирились, забывая причину ссоры. Иногда во время таких ссор по квартире летали подушки, тетрадки,

потрёпанные плюшевые звери, и если кто-то ловким броском попадал в подходящее место другого, раздавался громкий хохот безза­ботных, здоровых, молодых людей. Порой его прерывал зыч­ный голос Сидоровой, отдававшей распоряжения: кому из них идти за хлебом, кому погулять с Кантиком, а кому за­няться уборкой. Поперепиравшись, они выполняли ее указа­ния, Или не выполняли, если не было настроения. Так Сидо­рова как будто стала матерью четверых детей, включая и Кантика.

Шло время. Кантик поумнел, стал серьезным и, невзи­рая на отсутствие режима прогулок и питания, проявлял сдержанность в делах уличных. Так как чревоугодие было одной из отличительных особенностей данного семейства, Кантик получал в любом количестве все виды колбас, шоко­ладные конфеты московских и местных фабрик.

Он изучил психологию всех членов семьи, знал, когда и кого защитить, кого сердито облаять (шутя, разумеется).

С ним играли, гуляли, приводили в порядок его лохма­тую шубу и умилялись, но что-то ему, Кантику, все-таки не нравилось. Было в его жизни и даже в самом имени его что-то противоестественное. Он чувствовал: никто, кроме юного мужа, не любил его. Ведь слащавые сюсюкания других — это не любовь.

«Кантик… Почему?» — задумывался все чаще остав­шийся дома в одиночестве пес над своим именем. И в са­мом деле, можно было назвать Дружком. Дружок — это зву­чит так тепло и по-человечески. Или вот как соседей: Граф или Грант… Огромные, гордые красавцы! Кантику особенно нравился Грант. К нему во время прогулок можно было подбежать очень близко, даже побегать вокруг него: Грант никогда не раздражался по мелочам. Ах, как хотелось Кан­тику когда-нибудь стать похожим именно на него. Вот толь­ко имя?.. Впрочем, когда он был маленьким, таким, как Кан­тик, очевидно, его все-таки называли Грантиком. Значит, ког­да Кантик станет взрослым, таким, как Грант, его должны будут называть Кант. Кант… Кант очень даже недурно. И даже очень знаменито.

Бедный Кантик! Он не ведал, что Грант оставался ма­леньким совсем недолго, а ему, Кантику, суждено до глубо­кой старости быть щенком.

Собачья жизнь. Родственная ахинея.

Короток собачий век. По че­ловеческим меркам Кантика уже можно было считать по­жилым. И болезнь к нему привязалась человеческая, очень досадная. Результатом неуемного пристрастия к копченым колбасам, неограниченного употребления шоколада явился — подумать только — геморрой.

Сидорова приобретала дорогостоящие мази, импортные лекарства, свечи, сама лечила, пытаясь облегчить страдания пса. Но в минуты умиления, восхищения его поступком, уча­стием в делах примирения ее и третьего мужа она забывала о болезни и вновь потакала его слабостям.

Кантик все чаще дремал на диване, а она, поглаживая его маленькой жесткой рукой, болтала по телефону или от­давала распоряжения членам своей разрастающейся семьи.

Кантик всхрапывал, просыпался, потягивался, и вяло спры­гивал на пол. Он забивался под кровать или под кресло и думал все те же бесконечные собачьи думы, и снова засы­пал, и, всхрапнув, снова просыпался, и опять думал до тех пор, пока его не потревожат.

Кантик с годами испытывал все большую привязанность к третьему мужу Сидоровой, но, боясь ее обидеть, старался не проявлять лишний раз своих чувств.

Третий муж сам боялся ее и тоже, испытывая к кому-либо доброе расположение, пробовал, по возможности, это скрывать. В сущности, у них с Кантиком было много обще­го. Их обоих Сидорова баловала больше, чем родных детей. Одному покупала дорогие галстуки, сигареты, дарила гитары, какие он желал, приглашала в дом обожаемых им людей, правда, при этом, не забывая, как бы между прочим, отмечать их недостатки и перечеркнуть достоинства.

Дорогие сигареты, вина и уж тем более галстуки Кан­тика не интересовали. Да и гостям он не радовался, как прежде. И всё же, той снеди, к которой он привык, и которая его еще как-то радовала, он мог получить в любое время суток и в любом количестве, несмотря на наносимый постоян­но вред и физические муки.

Когда в доме были гости и накрывался праздничный стол, Кантик забирался под стул третьего мужа Сидоровой
и слушал, как обожаемый хозяин отчаянно пел, аккомпани­руя себе на гитаре:
Как молоды мы были,
Как искренно любили!..

Играл он божественно. Порой Кантик не мог сдержать­ся и начинал страстно подвывать своему кумиру. Гости гром­ко смеялись, и Кантик умолкал, пристыженный.

Хозяин тоже хотел бы взвыть, но он должен был испол­нять роль счастливого мужа.

А «счастливый» муж до сих пор не мог понять, как, ка­ким образом он стал мужем этой алчной, грубой, кругломордой, с каждым днем стареющей, женщины? Как он оказался в ее постели? В ее власти? Почему должен жить по ее законам, соблюдая принципы ее жизни?

Он намерен был бороться за свое освобождение, но ста­новился все более зависимым. Он хотел бы вернуть пре­жних друзей и свое доброе имя, но друзья при встрече обда­вали его холодным презрением или, в лучшем случае, уни­жали жалостью. Они перестали приглашать его к себе, по­тому что он не мог пойти без Сидоровой, а она не имела ничего общего с их молодыми, еще наивными во многом, женами и потому сразу отказывалась от подобных визитов.

Он длительное время продолжал называть Сидорову по имени-отчеству, несмотря на ее мольбы и угрозы. Потом, сдав­шись, стал обращаться к ней просто по отчеству. Такое об­ращение Сидорову окончательно взбесило. Известно, что толь­ко по отчеству обычно называют старушек, вернее, даже — старушки друг друга: Петровна, Егоровна и так далее. Как на грех, и отчество-то Сидоровой звучало весьма архаичес­ки: скажем, типа — Дормидонтовна. Как оно слышится из уст современного молодого человека, который к тому же приходится мужем женщине с разницей в возрасте двад­цать лет?

И лишь спустя лет семь он смог, хотя и застенчиво, стыдливо произнести имя, только имя, обращаясь к ней.

Дочери Сидоровой, в силу устойчивой привычки, не пе­решли на подобное фамильярное обращение и продолжали называть мамашу, как бы шутя, по имени-отчеству.

Дочери подарили ей по внуку, но, разумеется, ни о какой бабушке Сидоровой не могло быть и речи. По первоначаль­ному замыслу внуки должны были ее называть мамой, но из-за путаницы, которая возникла в связи с тем, что их на­стоящим мамам тоже было необходимо называться мамами из некоторых тактических соображений, обращение внуков к Сидоровой пришлось срочно изменить: они стали назы­вать ее просто по имени и обращаться к ней на «ты». Вооб­ще-то, была у них и бабушка — мать самой Сидоровой, кото­рая приходилась третьему мужу Сидоровой тещей.

Когда к ним в гости из далекой сибирской деревни при­езжала теща, третий муж Сидоровой, выпив стакан водки, зло, с горькой иронией думал про себя, что вполне мог бы спать с ней, с тещей. Какая разница!!!

А она, Сидорова, вспоминала, как когда-то, не желая упу­стить этого милого и еще совсем неопытного юношу, наме­ревалась выдать за него старшую дочь. Сидорова считала, что уж с ней-то, старшенькой, можно будет столковаться. Старшая дочь, хотя и называла второго мужа Сидоровой папой, а родного отца — человека, прямо скажем, более дос­тойного — дядей Анваром, в душе относилась к отчиму весь­ма пренебрежительно, даже презрительно, испытывая отвра­щение к его бабьим округлостям. Она любила соответствия и поклонялась красоте.

Сидорова уже приготовила тонкое вышитое постельное белье, которое желала собственноручно постелить новобрач­ным.

Но второй муж, внезапно вернувшийся из командиров­ки (совсем как в банальных анекдотах), обнаружил кандида­та в третьи мужья в постели Сидоровой, которая в то время еще считалась и его постелью. Второй муж Сидоровой со­вершенно неожиданно проявил мужское самолюбие, мужс­кую твердость характера, несмотря на свои женские формы, и абсолютно неестественную в таких делах для него прыть. Он настоял на немедленном разводе и тут же, в течение недели, доказал, что не лыком шит, о чем мы уже упоминали в нашем повествовании. Вторая жена второго мужа Сидо­ровой оказалась на целый год моложе ее молодого третьего мужа.

Так и вышло, что приготовленное Сидоровой постель­ное белье пригодилось ей самой.

Читайте также:

• Поход за подарками. В магазине
• Римма.Источники вдохновения
• Мадам Сидорова, визит к сопернице